Дальние Горы

Эту сказку я хотела бы рассказать одному очень близкому мне человеку, ушедшему однажды в Дальние Горы. Жаль, что он так и не вернулся в нашу деревню, без него мой рассказ будет неполным, но что же делать, если история эта не хочет ждать?

Было это в те времена, когда я еще девочкой была, бегала по воду с маленьким кувшинчиком, не носила длинного платья и смотрела на мир не через черную ткань платка. Вот так давно это было, но уже тогда славилась наша деревня своими девушками, признанными красавицами. Многие приезжали на них посмотреть, а то и посвататься, кому как повезет. Но девушки наши были нравные, выбирали себе пару по любви, да по красоте, это не считая богатства, потому что и цену себе знали, и о детях своих будущих думали. Мы, младшие на них смотрели, да у них учились. И была среди них одна признанная красавица, каких теперь уж нет – редкой красоты цветок, как говорили старики. Даже не припомню уже, чем она так людей брала, но только равных ей ни в чем не было. Она и на лицо краше, и по душе милее, и на руку искуснее, и в песне светлее других. Но девушки наши ей не завидовали, потому что и сами хороши были несказанно, а еще потому, что тогда среди людей наших зависти как сегодня не водилось. Всякий человек своим хорош, говорили старики, и на всякий товар покупатель сыщется.

Так оно и вышло, но только не так, как старики говорили. Однажды спустился к нам в деревню странник, каких в те времена немало по горам хаживало. Был он   не так уж и молод, жизнью потрепан, войнами измучен, держал при себе меч, никому не улыбался и о помощи не просил. Но в нашей деревне странников любят, потому что они на рассказы богаты, и через них мы весь мир узнаем, хотя живем на самом его краешке. Вот и в этот раз старики велели принести ему питья, лепешек, бараньего мяса на косточке, пригласили к огню и приготовились слушать. Странник отведал угощения и расположился с рассказом, и побежали по деревне ребятишки, подхватив его героев, словно и сами сражались в неведомых землях, любили неземных красавиц, жили в богатых дворцах, едали чужеземных кушаний. За стариками и ребятишками подошли девушки, и она пришла – наша красавица, сели рядком, слушают. А он как раз о Дальних Горах стал рассказывать – отсюда и впрямь далековато будет, никто из наших там не был, а он, видать, был, потому что так складно говорил, что мы все заслушались. Летом они зеленые, а зимой белые, озера в них стоят глубокие, прозрачные, до самого дна видать. Земля там родит и не по одному разу, и цветы, и плоды, и виноград, и оливки – все дает, только работай. По вершинам снежные барсы прыгают, по горам архары бродят, так что и охота там знатная, и добыча богатая. Одно в этих горах плохо – прямо за ними – граница, чужие народы живут и наших людей уж очень не любят. Поэтому те, кто там живут, на всю жизнь под ружье поставлены. Дома у них добротные, крепкие, богатые, жены их при достатке, но жизни спокойной нет – каждую ночь приходится мужчинам на ту сторону ходить, границу защищать. Потому и живут они лучше, да меньше нашего вполовину, а то и поболее, сказал странник, и такая тоска была у него в глазах, как будто все бы в жизни отдал, лишь бы туда попасть. И добавил – только туда таким, как я нельзя, - нужно семьей, с женой и детьми идти, тогда и службу дадут, и дом справят, и землю плодородную наделят, и жить будешь так, как никому не стыдно, но одному туда ход заказан – не выдержишь тягот жизни, не ровен час границу оставишь, а враг – вот он, уже у ворот сидит. Это и тебе позор, и людям – смерть. А так – и ты, и семья твоя – тому порука, что до последней капли крови сражаться будешь, а врагу ни пяди не уступишь.

Что ж, старики спрашивают, не встретил еще ту, с которой в Дальние Горы отправиться хочешь? А он глаза поднял, обвел всех, кто его послушать собрался, и я на всю жизнь запомнила, как они враз синего цвета, как наше небо стали, потому что он нашу красавицу, нашу девочку, как все ее за юность лет звали, увидел.  Отчего же не встретил, говорит, он, встретил, и морщины вокруг глаз у него разгладились, и  сам ровно помолодел. Я тогда ребенком несмышленым была, а и то поняла – встретил он ту девушку, с которой в Дальние Горы на всю жизнь захотел уйти.

Но вот вы спросите, а что же наша девочка, и я вам отвечу. И она в тот же миг поняла, что навстречу судьбе вышла. И в ее глазах я то же прочитала, что в его, только цвета они были другого – темные, словно еловый лес зимой. Ничего она не сказала, но даже старики заметили, что рассказ о Дальних Горах ей  в самую душу запал. Правда, не так как другим – не по нраву ей пришлось, что странник говорил – и о том, что жизнь короткая и опасная, и о том, что женщинам не до детей там, и о том, что год за три идет.

В тот день наша девочка ушла, но вечером странник появился в ее доме. А надо вам сказать, что родители девочки были тяжело больны и много лет как прикованы к постели. На хрупких плечах девочки лежал весь дом, а еще младшие братья и сестры, коих было пятеро, и всех она выхаживала, и всех выкармливала – с божьим благословением, и с помощью деревни, конечно же – кто скотиной поможет, кто трудом, кто добрым словом. А на жизнь она шитьем зарабатывала – искуснее ее мастерицы во всех наших деревнях не было. Из города модницы к ней по заказы приезжали, некоторые и не по одному разу. Так что бог ее не только красотой, но и добротой и умом не обидел.

Поэтому, когда странник появился в ее доме, наша девочка-умница все поняла. Поклонилась, и к столу пригласила, и с родителями познакомила, и братьев-сестер показала. Странник все понял, но виду не показал, за стол сел, ест, пьет и с родителями как ни в чем ни бывало разговаривает. Про Дальние Горы ни слова ни словечка не сказал. Посидел, за стол поблагодарил и ушел, а назавтра опять приходит. Тут наша девочка совсем зарделась – видит, что с подарками, по нашему обычаю, все, как положено, сватать ее пришел. И тут уже все честь по чести происходит – просит странник у родителей руки их дочери, да не просто так. Я, говорит, хочу вашу дочь с собой в Дальние Горы увезти, построить там дом крепкий, хозяйством обзавестись, детей народить, сколько придется. Бог даст – и вам помогать будем, но только там житье не чета вашему – тяжелое и опасное, старикам да нахлебникам там не место. Замолчал он и ждет. Старики охнули, на девочку беспомощно глядят – привыкли, видать, что она в семье главная, как скажет, так и будет. А она и глазом не повела и отвечает страннику, что, мол, сегодня родители устали, а завтра будет день новый, будет и мудрость ответ дать. И опять все честь по чести, как будто и слова про Дальние Горы сказано не было. И проводить его вышла, ничего не сказала, но только в лице ни кровинки, бледная луна и то румяней ему показалась, а может, это звезды так лицо выхолодили, кто знает?

Назавтра чуть свет странник уже у дверей стоит при полном боевом сборе. Пригласила его девочка войти, напротив родителей усадила и говорит: не сердись, странник, но так уж у нас заведено, что слово мое в семье не последнее, потому и говорить буду. Что греха таить, пришелся ты мне по сердцу, будь я одна-одинешенька, сиротинка в целом мире – так бы и побежала за тобой, все на свете позабыв. Но только не я сиротинка в этой жизни, а они – и рукой на родителей и братьев-сестер показывает – они без меня не проживут, им только что и останется, что детей в батраки раздать, да самим себя голодом заморить. Как же я с тобой в горы уйду, и в доме крепком заживу, своих детей выращу, пока братья с сестрами в кабале приневолены будут, а родители по дорогам подаяние просить станут? Какая же я дочь после этого, хотя бы и тебе жена, и детям твоим мать? Не могу я их обездолить, так мне и счастье с тобой, словно черствый кусок хлеба, поперек горла встанет.

Сказала и губы сжала, словно лишнего сболтнуть боится, а в лице-то опять ни кровинки, ни живинки не осталось – все в глаза ушло, а глаза огромные, темные, словно еловыми лапами, ресницами принакрытые, в самую душу глядят.

Что ж, отвечает странник, ты свое слово сказала, и я скажу. И на том спасибо, что сердце свое не таишь и отвечаешь сокровенно, что думаешь. Стариков и детей чужих в Дальних Горах нам не надобно, но и без тебя мне ход туда заказан. Я тебя неволить не стану – через год за ответом вернусь, тогда и поговорим. Сказал так и вышел, а девочка без чувств упала – уже тогда знала она, что сердце ее за ним в дорогу потянулось. И так оно и вышло – странник тем же часом деревню покинул, а она как будто жизни с его уходом лишилась – ходит неслышно, глаз на людей не поднимает, на улице не бывает, смеяться и петь перестала, как будто подменили ее. По целым дням дома сидит и словно заведенная, иголкой да ножницами орудует – платья-кафтаны нарядные шьет, оторочки делает, кружевами расшивает. Женихи-то у нее круглый год под окном не переводились, а тут пуще прежнего наезжать стали – и из окрестных деревень, и из города, но только она ото всех таится, подарков не берет, слов не слушает, калитку на запоре держит. А их это, видать, еще больше подстегивает – так и едут на ее красоту полюбоваться. А у нас в деревне на это смотрят и посмеиваются - знают, что она странника своего ждет.

Год пролетел, а мы и не заметили – только смотрим, опять в нашу деревню странник пожаловал. Время ему нипочем – лишь седых волос прибавило, а так и телом крепок, и духом силен. Только со стариками поздоровался и сразу к девочке – встал у калитки, ответа ее ждет. Она его в дом приглашает, а он не идет – говорит, я за ответом пришел, а не за угощением. Идешь ли за меня замуж в Дальние Горы, без семьи, без родителей, без братьев-сестер, новую жизнь начинать, к старой не возвращаться. И опять она лицом побелела, еле на ногах держится, и так ему отвечает: люблю тебя, странник, всем сердцем девичьим люблю, как отца-мать никогда не любила, всей душой человеческой люблю, как братьев-сестер никогда не любила, всем телом люблю, как никого никогда не любила, но только счастье такое мне заказано – не могу я их на смерть голодную, да на судьбу чужеродную оставить. Прикажи нам всем миром за тобой идти, и как дитя неразумное за тобой побегу, вместо лошади в телегу впрягусь, лишь бы с тобой быть, прикажи здесь свадьбу сыграть – с утра до вечера над шитьем не разогнусь, на все заработаю, лишь бы тебе угодить. А так мне с тобой ни дороги, ни счастья нет.

На всю деревню заскрипел странник зубами, помолчал и так ответил: ты свое слово сказала, и я скажу. Мне в Дальних Горах чужой скарб без надобности, да и здесь жить – не велик почет, но и без тебя мне жизни нет, одна дорога осталась – ждать тебя, покуда родители твои живы, покуда твои братья-сестры беспомощны. Жить подле тебя буду, любить тебя, как жену невенчанную буду, с оружием наготове спать буду, чтобы как час мой пробьет, немедля в Дальние Горы выступить.

Вся деревня ахнула, а она ему в ноги поклонилась и ответила: будь по-твоему. В тот же вечер ушли они жить в хижину у реки, что нашим миром для бесприютных и бездомных поставлена. Сьарчто нашим миром для бесприютных и бездомных поставлена. ле дужием спать буду,  любила, но только счастье такое мне заказано – нтарики и сказать ничего не успели, как она ему женой стала – утром простыни вывесила, чтобы все видели, косу свою расплела, вокруг головы словно замужняя женщина уложила, платком темным покрылась и стала на два хозяйства работать – на родительский дом и на свой. Посудачил у нас народ, поговорил, да и утих бы, только видят – что-то тут не то. Девочка по целым дням над хозяйством бьется, над шитьем глаза портит, а странник палец о палец  не ударит – крышу не поправит, в поле земле не поклонится, в лес за дичью или хворостом не промышляет. Утром уходит, вечером возвращается, где был, что делал – никто о том не знает. Кто к ним по делу или так в дом забегал, больше не заходят, уж больно бесприютно -  странник велел постелей мягких не устраивать, горницы не украшать, печь не топить, одеждой красивой не обзаводиться, скарбом домашним не обрастать. Меч, тарелка да ложка солдатская – вот и все их добро. Девочка день за семьей своей ходит, а к вечеру к нему возвращается, и нет ей такого счастья краденого слаще, нет судьбы такой позорной милее, нет жизни такой постылой веселее.

Идут так дни за днями, в месяцы складываются, в годы скирдуются, старики умирают, а дети вырастают. Все меняется, только у странника и девочки все по-прежнему. Живут невенчанные, добром не обрастают, детьми не обзаводятся, родственников у них словно и нет вовсе. Странник год от года все строже делается – девочку, говорят, и куском хлеба родительским попрекает, и поколачивать не брезгует – дескать, ты всю мою жизнь загубила – я службу хотел в Дальних Горах нести, семью желал завести, детишек своих кормить, а не чужих приживать, тебе почет и себе медаль на шею, а ты что со мной сотворила – я тебе не муж, а ты мне не жена, ни дома, ни семьи, ни чести, одно позорище. Потому, говорит, не видать тебе ни постели мягкой, ни ласки мужниной, ни детей, ни почета, что сама посеяла, то и пожинай. Мне от твоей любви тяжко, а без нее никак – вот и сижу, словно калека обездоленный – ни себе не хозяин, ни тебе.

А девочка все терпит, все надрывается, семью свою большую тащит, только и родителям большой радости от такой жизни нет, словно у дочери в долг живут, и братья-сестры на нее глаза поднять боятся, одним словом, страшно на них смотреть стало. Да и им легче, когда никого рядом нет – некому глаза правдой уколоть. Жить стали уединенно, ни с кем дружбу не водят, сами по себе. И то правду сказать -  девочка изменилась – слова не скажет, не взглянет лишний раз, не улыбнется, к калитке не подойдет. Угрюмая, ровно старуха столетняя, всегда в черном, руки при шитье, иголками исколоты, спина от работы надломилась, когда по деревне идет, дети разбегаются. Одна я ее не боялась – бывало, подойду, а она еле заметно так улыбнется, будто лучик солнца на ее лицо случайно забрел, и опять тучами все заволокло, так в горах часто бывает – вмиг погода переменится, и вот уже буря и холод, а только что ясно было. Погладит меня по голове – а рука-то жесткая, неласковая, и дальше пойдет.

Так бы все и позабыли, что прахом пошло, то быльем поросло, да только в то лето столько всего случилось. Я уже в свои девичьи годы взошла, я хорошо помню. Лето стояло сухое и ясное, редко такое выпадает, в горах сухостой трещал, трава повыгорела вся, от солнца чуть что тлеть начинала. Уже и старики дождя просили, и священники службу служили, а вода небесная все нейдет и нейдет, как будто ее повыманили всю. Но как-то раз к вечеру стало небо темнее обычного, все вдалеке заклокотало, словно ураган начинается. Ребятишки обрадовались, дождя ждут, а взрослым неуютно как-то, как будто не к добру все это. Так оно и вышло, когда в небе первая молния сверкнула и как о землю ударит, так что все вокруг вспыхнуло. А дело в том, что молния прямо в дом, где родители девочки жили, попала, ровно метился кто оттуда, с вышины. Дом в одну минуту как свечка стал – пламя до небес рвется, на всю округу светит. В окнах тени человеческие метнулись, вспыхнули и пропали. Пока девочка с реки прибежала, их уже на этом свете не было – одно пламя дом выжигало. Стоит она как пьяная, качаясь, глазами безумными вокруг водит, так что к ней и подойти страшно, потом с собой совладала и к себе побрела. О ту пору и странник в деревню вернулся и прямиком к пожару направился. Ничего не сказал, только рукой кому-то погрозил и сразу к реке. Подходит к дому и видит – стоит девочка по пояс в реке и руками что-то под юбкой у себя щупает, словно ищет. А к тому времени уж дождь вовсю хлестал, река вздулась, как парусина, вода несется, накатывает, так и норовит с ног сбить. Странник руки к небу поднял и кричит: наконец-то, моя взяла! Никого у тебя не осталось, кроме меня, прибрал их господь к рукам. А уж как я просил, как на коленях стоял, счастья своего вымаливал. Каждую ночь с мечом вкруг их дома ходил, ради тебя только и щадил, что ты их выше жизни нашей поставила, каждый день погибели им желал, только что не проклинал. И явил мне бог милость – забрал их к себе под свою небесную заботу, тебя и меня от них освободил. Ничто нас теперь не держит, сегодня же в Дальние Горы уйдем, а как на месте окажемся, все тебе сторицей верну – и дом полная чаша, и дети, и достаток, и почет, и уважение – все для тебя будет, даже смерть моя – и та тебе на благо пойдет!

А девочка на него смотрит, руками под юбкой шарит и молчит. Но только странник к реке шаг сделал, как по воде будто волна пошла, камни на берег выволокла, в реку войти не дает. А девочка руки из-под воды подняла и что-то страннику протягивает, на красный кусок мяса похоже, а сама говорит: и вправду - ничто нас теперь не держит. И вправду – никого у меня теперь нет – ни родителей, ни родственников, ни мужа, ни ребенка. И  вправду – ничего у меня теперь не будет – ни дома, ни семьи, ни детей, ни почета, ни даже смерти доброй. Посмотрелась я сегодня в воду и себя не узнала – высохла красота моя, груди опали, руки узлом завязались, лоно закрылось, сердце очерствело. Вроде и жила как с мужем, а хуже чем с врагом – заботы о себе хозяйской не видела, ласки нежной не помнила, слова доброго не слышала. Ты мне хуже насильника был – за что ночью ласков был, за то днем по лицу бил, за что любил, за то наказывал. Ребенка мне дать и то пожалел, да тут я по-женски догадлива оказалась – опоила тебя как-то раз вином привозным и понесла. Таилась от тебя, но, видно не судьба, - как услышала сегодня, как моя родная плоть в доме от огня кипит, так и скинула ребенка. Не судил мне господь с тобой счастья, не судил мне с тобой ребенка, не судил мне горы дальние и годы долгие, а судил мне одно горе и кровь. А теперь не ходи за мной, не хочу я тебя больше ни видеть, ни слышать, ни знать о тебе ничего. Умерла моя любовь к тебе, износилась, как та рубашка, в которой я к тебе в нашу первую ночь пришла, истлела, как то полотно, которое я вместо постели на холодный пол положила, выдохлась, как то вино, которым я тебя из уст в уста поила. Ничего нашего в этой жизни не осталось, ни кровинки, ни живинки.

И в эту минуту по реке словно вал водяной пошел – высотой с дом, в тине, в камнях, в грязи, до девочки докатился и рухнул, раскатился, как будто и не было. Странник в воду кинулся – а там пусто, река бурлит, камни за собой волочет, помаленьку успокаивается. Странник по воде руками шарит, по берегу мечется, волосы на себе рвет, мечом машет, а толку нет – что река взяла, то обратно не отдаст. Наконец понял он, что пусто это, сел он на берегу, закрыл лицо руками. Дождь по нему хлещет, а он сидит не шелохнется. К утру однако просветлело все,  природа вокруг ожила, один он как мертвый пень после грозы остался. Старики ему хлеба и вина вынесли и говорят: нет тебе места среди людей, нет тебе места среди мертвых. Иди свою дорогу искать – посередине. Странник и впрямь точно неживой был – хлеб и вино принял, а есть не стал, хлеб разломил, в землю положил, вином залил, как будто могилу сделал. Сверху меч воткнул и прочь пошел, так что его больше у нас не видели. Говорят, с тех пор в Дальних Горах призрак объявился – к врагам беспощаден, голыми руками воюет, никого не убоится, даже дьявола. Говорят, присужден он Господом вечно в ненависти жить, вечно чужой крови алкать, вечно вокруг одно дьявольское наущение видеть до тех пор, покуда его дева с крошечным ребенком в руке не пожалеет. С тех пор, говорят, в Дальних Горах женщин и детей не стало – уходят туда только те, кто жизнь свою земную за спиной оставил и к смерти уготовился. А со мной так было – и замуж вышла, и ребенка родила, только это уже совсем другая сказка, не вам предназначенная и не мной рассказанная. Моя  на том закончилась, что и меня мой призрак в Дальних Горах ожидает, и у него вся жизнь – вечность впереди.

20 февраля 2010 г.