Мое королевство

Тебе это даже на пользу, - сказал муж.

Именно так он и выразился про мою несчастную любовь. Скорее всего, он действительно полагал, что чувство, испытываемое мною к совершенно постороннему для нашей семьи человеку, принесет мне много пользы, как и всякое другое несчастье, духовно обогащающее его носителя.

В его словах была доля истины. С того момента, как я встретила свою любовь, прошло уже больше года. К началу нашей связи я была обременена детьми, мужем, контрактами с издательствами и многочисленными долгами, потому что моя жизнь никогда не удовлетворяла меня настолько, чтобы я тратила ровно то, что мы все вместе зарабатывали.

Муж был, конечно же, как всегда прав. Когда я вдруг поняла, что люблю этого человека всем сердцем, мне уже давно ничего не хотелось. Физической любви мне не хотелось больше всего, а еще не хотелось писать женские романы, таскаться по писательским закоулкам, воспитывать детей, быть примерной маминой дочерью (это в сорок-то лет), ездить каждую летнюю субботу за город, звонить родственникам. Мне хотелось совсем другого – валяться в постели до обеда, играть в теннис, кататься на лыжах, читать чужие книги, писать безумные стихи и никого вокруг себя не видеть, хотя бы 2-3 дня в неделю.

Когда я впервые поняла, что я его люблю, я уже просрочила один договор с очень серьезным издательством, и мне угрожали санкциями. Я довольно неплохо представляла, что за этим стоит, но никакими силами не могла затащить себя за компьютер. Руки болели на весу, от экрана раскалывалась голова, на ум приходили пошлые банальные звуки. Одним словом, я никуда не годилась, как сказали мне мои заказчики, прочитав последний, рожденный сквозь силу рассказ для сборника. Они так и выразились – ты никуда не годишься, а еще добавили, что я ужасно выгляжу, и мне нужно завести любовника, иначе меня просто невозможно будет показывать людям на презентации. Насчет внешнего вида мне было ясно и без них, но слова о любовнике просто скользнули по мутной поверхности моего сознания, не проникнув ни на сантиметр внутрь толщи воды. Это был явно не мой путь.

Когда я поняла, что ошибки быть не может, было уже поздно. Я была уверена, что мой век любви окончен. Сколько же можно страдать, размышляла я, деловито строча непотребные женские романы для широкого круга читателей, пора уже остановиться и понять, что любви не существует, безумная животная страсть рано или поздно иссякнет сама собой, лишенная всякой материальной опоры, а привязанность женщины к ее самцу – всего лишь привычка, уверенность брать и получать, иметь что-то знакомое вдоль и поперек, принюхаться к известной вони и не замечать мелких недостатков там, где уже достаточно более чем крупных. Рядом со мной ворочалось знакомое теплое тело мужа, спали рожденные мной дети, словом, меня окружал мир, созданный моими руками, и в нем не было ничего того, что представляло бы для меня хоть малейшую опасность. Я, словно господь Бог, прозревала все и в любой момент могла вмешаться в ход событий. Да, были болезни и ссоры, кражи и потери, неудачи и промахи, но ни разу в этом сонном королевстве я не почувствовала угрозы собственному тихому существованию.

Нельзя сказать, что мне не хватало адреналина. Я регулярно прыгала с парашютом, ходила в горы, участвовала в автомобильных гонках по бездорожью и даже ездила по Садовому кольцу по встречной полосе. В свое время одна бабка нагадала мне, что я умру сама от себя, и я спокойно рисковала жизнью, потому что единолично держала ее тонкие нити в своих руках. Мне ничего не стоило на спор удивить всех прыжком в ледяную прорубь, полетом на параплане или ночным погружением без подготовки. Со стороны даже могло казаться, что я намеренно ищу смерти. И хотя это было совсем не так, издатели умело использовали мои выходки для рекламы. А как же, известная дамская писательница-экстремал, говорили они, и это магическим образом увеличивало тиражи. В сущности же я ничем не рисковала, но ведь они этого не знали.

Хорошо помню первую нашу встречу. Точнее, не внешние обстоятельства, а те неуловимые тонкие ощущения – смертельной опасности, грядущей боли внизу живота, сладкого оцепенения кролика перед немигающим взглядом змеи, пропасти без конца и края. Хотя встреча была действительной случайной – помимо написания романов, я зарабатывала на булавки администратором салона красоты, куда его взяли начальником одной из служб. Другими словами, это должно было бы быть служебным романом, однако ничего подобного не произошло. Он просто появился в салоне, где я наткнулась на него, выйдя в одну из смен на работу.

Я поняла и не поняла все сразу. Я только не сумела увидеть собственного будущего, хотя оно и приоткрылось мне всего на секунду, и тут же исчезло, заслоненное привычными сегодняшними мыслями. Я просто поняла, что это неизбежно, хотя прирожденное чувство опасности меня не подвело. Но в тот момент я предпочла заглушить его, посчитав за ошибку то, что было настоящим прозрением. Его лицо не выражало ровным счетом ничего, как оно не выражало ничего еще много месяцев, пока мы оба существовали параллельно. Я появлялась в салоне, мило болтала о своих книгах с богатыми клиентками, сиречь своими давними и искренними почитательницами, а он делал свое дело.  Поворачиваясь к нему спиной, я не могла не ощущать легкого холодного ветерка, но тогда я была не наблюдательна и приписывала это обычному сквозняку.

За это время я заметно похорошела. Первым это заметил муж, потом милые завистницы-подруги, потом клиентки в салоне. Я же все еще была склонна думать, что приближается последнее бабье лето, и я готовлюсь отцвести и опасть, словно осенняя листва. Моя грудь налилась, мои бока раздались вширь, волосы обрели мягкость и блеск, руки – изящество и теплоту. Все было бы прекрасно, если бы не одна ужасная вещь – я поняла, что совершенно ничего не хочу.  Не хочу писать, не желаю быть, не умею казаться, не смею притворяться. Не могу, не могу, не могу, твердила я себе, живя через силу. И все же я действительно все больше и больше не могла. Вскоре я уже не могла ничего – работать администратором, писать книги, заниматься любовью с мужем, писать статьи и интервью, воспитывать детей и няню.

Однако отмирание желаний происходило настолько постепенно, что никто этого хорошенько и не заметил. Я уходила в нежелание все глубже и глубже, но на поверхности все выглядело вполне благообразно. Каждое утро я просыпалась с новым отмершим желанием – увидеться с подругой, попить кофе, заняться онанизмом, купить новую тряпку и так до бесконечности. Постепенно круг сужался, и я с ужасом ждала конца – когда в один день я не захочу даже проснуться и просто умру от полного нежелания существовать.

В подобном расположении духа вылечиться невозможно, думала я и даже не пыталась куда-либо обращаться. На ум приходили вещие слова гадалки о смерти от собственной руки, и казалось, что это время не за горами. Но тут произошло то, что не входило в мои планы, не вписывалось в границы моего королевства. Я вдруг поняла, что люблю одного человека. Я просто проснулась утром с улыбкой на лице, чего со мной не бывало так давно, что домашние испугались. Напевая, я пошла в душ, с аппетитом съела завтрак и неспешно поехала в салон. То, что было очевидно всем, кроме меня, наконец, посетило мою бедную, забитую мишурой голову. Господи ты боже мой, думала я, входя в салон, как же это я сразу не догадалась. Ведь я люблю его, а он любит меня. Иное и не приходило мне в голову.

И все оказалось именно так. Я любила его, а он любил меня. Он любил меня все это время, любил сознательно и отверженно, закрыв лицо забралом и надев на сердце железные обручи. Я ходила каждый день мимо любимого и любящего человека, равнодушная ко всему, кроме сквозняка опасности, витавшего вокруг нас. Теперь я прозрела и решительно не желала думать о том, что моему миру угрожает ужасная опасность. На его границе стоял высокий хмурый чужак, и ему не нравилось то, что он видел.

Я безумно любила его, хотя и не знала об этом до самой последней минуты перед тем, как он вошел в меня всем телом, выдавив из черепушки и влагалища последние капли сомнения и колебания, перед тем, как, сжав в тисках мою голову, он застонал, а я не смогла не ответить, и внутри меня впервые в жизни родилось сожаление о том, что соитие не может быть вечным, и тела расходятся, а души остаются. Я думала, что так любить больше нельзя, хотя впереди были темные дни без его рук и его слов, бессонные ночи сомнений и сожалений, равнодушие к болезням детей, жестокость к мужу, ненависть к матери. Я чувствовала себя пожившей матроной, хотя на деле оказалась глупой маленькой девочкой перед лицом слишком разрушительного для себя чувства.

Но к тому времени я уже забыла об опасности и о чужаке в моей жизни. Впервые за много лет невынужденной верности я изменила мужу и детям. Высоколобый, сероглазый чужак с крупными широко посаженными глазами и зубами вошел в мою плоть, словно она была предназначена только ему. Моя плоть предала меня, но и мой дух предал меня тоже. Лишь остатки моего ума жалко шептали, что я совершаю ужасную ошибку, но было поздно. Чужак был везде – внутри тела, в сердцевине души, посреди моего королевства.

Подумаешь, супружеская неверность, пожали бы плечами те, с кем я охотно делилась своей писаниной. Но дело обстояло не так. Я проснулась с любовью, и ее свет изменил все вокруг. Безжалостный, беспощадный, резкий свет правдивого искреннего чувства, для которого не надо взаимопонимания и общих интересов, вместе прижитых детей и накопленного добра. Дело было в том, что мое королевство предстало передо мной в другом виде, и оно не могло нравиться мне. Все, чем я гордилась, что любовно воссоздавала и лелеяла, все, что составляло основу моего тихого сонного мирка, все в одночасье стало немилым. Я кичилась тем, что сделала это сама, но творение надоело Творцу, и с этим ничего нельзя было поделать. Я стояла на границе, обнимая чужака за колени и благословляя его приход.

И он ступил на мою землю ради моего же счастья. Я любила его всего, не представляя себе, почему это обрушилось на меня. Нет, я не потеряла голову, по крайне мере сначала, я скрывала свое счастье от мужа, от матери, от детей, от вездесущих журналистов и от дотошных издателей. Но его явно было слишком много, меня раздувало, словно воздушный шарик. И в один день меня стало слишком мало для вселенского чувства, и я лопнула, растеклась, раскрылась навстречу чужаку, словно голодная негостеприимная почва навстречу живительному дождю. Из меня посыпались слова и рифмы, романы рождались сами за собой в рекордно короткие строки, я жадно писала и перечитывала, я дарила счастье всем, кто в нем нуждался, - в салоне, на улице, дома. Я ощущала себя счастливой и впервые в жизни знала об этом в тот самый момент, когда это происходило прямо на моих глазах.

Но мой мир вовсе не хотел принимать чужака. Он отчаянно сопротивлялся, этот мирок. У меня было множество дел и обязанностей, моя мама подозрительно обнюхивала меня после каждого позднего возвращения, муж стал ко мне чрезвычайно ласков и внимателен, мои издатели твердили мне о прекрасном имидже семейственности, и эти сети опутывали меня буквально повсюду. А ведь я хотела, мечтала, надеялась на то, что мое королевство станет родным домом тому, кого я любила даже за то, что он не хотел принимать его. Ведь и чужак не хотел становиться своим в моем мире. И это было горькой правдой, открытием, ничуть не умалявшим мою любовь, скорее, делавшим ее острее.

Он не желал быть моим там, где я была королева. Он был вольным волком, рыскавшим в лесах по собственной воле, охотником за добычей и за тем, что плохо лежит у нерадивых мужей. Он умел любить тогда, когда хотел, в другое время от него веяло холодом и нежилым пространством. Он хотел брать меня тогда, когда хотелось, а я вечно была занята. Очень скоро он захотел стать всем в моей жизни – отцом, мужем, единственным добытчиком, словом, настоящим королем. Единственным королем, заметила я себе.

Ужасно было другое – я не могла. Я даже представить себе не могла, что со мной когда-нибудь произойдет что-либо подобное, и мне придется оказаться перед разрушительным выбором. Сердце мое разрывалось от боли за детей, за ставшего почти что частью тела мужа, за уютный дом. Но ведь то же самое сердце болело каждую минуту, прожитую без него, без малейших знаков его внимания. И я начала метаться, словно безголовая курица, от одной мысли к другой, от попытки самоубийства к непреодолимому желанию все рассказать домашним и переложить груз выбора на них. Я с радостью ложилась спать, потому что во сне меня не мучила мысль о бесцельно прожитых без него годах и о тех вечных секундах, которые предстоят мне, если я откажусь от своей любви. Но стоило мне заснуть, как я уже просыпалась от мысли о тех, кого я мысленно бросила и отряхнула с пяток, словно налипший песок.

Когда мне в голову пришла эта мысль, сказать трудно. Важно другое – она родилась, и я не задушила ее при рождении собственными руками. Ведь именно тогда муж и сказал мне эту фразу:

Тебе это даже на пользу, - сказал он. Он, конечно же, имел в виду то, что давно и всем было очевидно, - то, что я влюблена, и именно благодаря моему неуемному счастью я вернулась в коммерцию и литературу, что позволяло нам всем жить так, как мы жили в лучшие времена. Он не мог не догадываться, что я чувствую, но он слишком хорошо знал меня, или думал, что знал. Он видел меня насквозь и знал, что я никуда не денусь. Поэтому-то он и сказал с королевским хладнокровием, что несчастная, то есть не удовлетворяемая любовь лишь пойдет мне на пользу. Новый импульс к жизни и к творчеству, пояснил он. И к сексу, добавил он, обнимая меня жесткой рукой. Я содрогнулась, но руку не сняла. И именно в этот момент я поняла, что делать.

Но я никому ничего не сказала. Ведь, в конце концов, это был мой мир, мое королевство, мои дети, мои книги, мое будущее, мой разум и моя любовь, и я нуждалась во всем, что принадлежало мне или могло принадлежать. Ведь я не могла уйти из любимой, моими руками слепленной семьи, бросить писать книги, перестать быть фигурой публичной и значительной ради того, чтобы в уютной лесной хижине стать женой вольного охотника и качать в колыбельке его русоволосую дочь. Но я и помыслить не могла о том, чтобы отпустить его от себя, перестать принадлежать ему каждую свободную минуту его жизни, оторвать от себя вторую половинку души или, что еще хуже, дать ему уйти, затаиться в чаще собственных чувств, позволить ему добровольно уйти из моих владений. Нет, для этого я была слишком королевой и слишком живой. Должен быть выход, думала я день и ночь, и этот выход нашелся.

Нет ничего, что остается от нас в этом мире, ничего, кроме плодов нашего труда и боли, будь то книги, дети или овеществленные мысли. Я думаю, что поступала правильно, когда, раскрываясь навстречу мужской силе, изо всех сил выжимала ее до последней капли крови и пота. Я думаю, что поступала правильно, обманом овладевая тем, что должно было принадлежать мне по праву. Остальное было нехитрым делом ловкости – убедить мужа и возлюбленного в том, что я беременна от того, кого на самом деле люблю. Ведь я искренне говорила то, во что свято верила, более того, я клялась здоровьем будущего ребенка, как станет известно позднее, неулыбчивой диковатой русоволосой девочки с пронзительными голубыми глазами. Муж уверен, что она копия его матери в юности, но я знаю правду. Мне жаль, что мой возлюбленный чужак никогда не увидит свою чудесную дочь – на самом деле плоть от его плоти, гниющей в земле. Я клянусь, что не могла поступить иначе, я клянусь, что, перерезав некий гибкий шланг в недрах его машины, я рыдала без слез, и сердце мое умерло в тот самый момент, когда по телевизору показали ужасную аварию на набережной, когда искореженная до неузнаваемости машина уже ничем не напоминала наше ложе любви. Сердце мое умерло, но тут внутри меня впервые пошевелилась новая жизнь, моя жизнь, и оно снова завелось и пошло. В моем королевстве родилась новая королева.

Я уверена, что это пошло мне на пользу.