Вечный двигатель

…Не поймите меня неправильно – я могу все. Можете не верить в силу моего дара, но поверьте хотя бы в то, что я не шучу. Ну что, почувствовали? Дэвид Копперфилд – жалкий фокусник в сравнении со мной. Да и что он может? Обманывать людей, предоставляя им возможность отыскивать уловки и ухищрения, с помощью которых он творит свои так называемые чудеса. А я? Я просто воплощаю все, что вы захотите, не важно, что это будет на самом деле, замок в центре Европы или хороший бифштекс с кровью в постель с любовницей. Вы можете хотеть мелкого или крупного, хорошего или плохого, невинного или грязного, я могу и хочу сделать для вас все. За одним исключением – вы не можете хотеть стать мной или мне подобным. Это исключено, но согласитесь, это была бы совершенная наглость с вашей стороны. А главное, вы все равно не сумели бы. Ведь для того, чтобы вот так преданно, почти что бескорыстно (об этом еще впереди), аккуратно и точно исполнять чужие желания и прихоти нужно учиться. Учиться быть творцом в самом широком смысле этого слова….

Всю эту чушь я выслушиваю в энный тысячный раз по телефону в летнем мареве некондиционированного офиса на самом верху Макдональдс Тауэр, полулежа в стуле, ноги (разумеется, спрятанные под столом) лежат на корпусе компьютера, блузка расстегнута, я обмахиваюсь газетой и от нечего делать рисую забавные рожицы на экране ноутбука крохотной кнопкой, зажатой посередине клавиатуры, которая ужасно напоминает мне…

Да прервитесь вы хотя бы на минуту! Я ведь не просто так трачу свое и ваше драгоценное время. Вы думаете, я не знаю, чего вам сейчас хочется больше всего? Для этого не надо заглядывать в вашу не отягощенную чрезмерной занятостью головку – вам хочется, во-первых, чтобы я замолчал и больше не звонил, во-вторых, принять холодный душ в соседнем офисе в компании с его симпатичным шефом, и в-третьих, чтобы денег было более, чем достаточно. И я уже слышу подступающий к горлу животрепещущий вопрос – почему же я, коли я  такой умный, не спешу воплощать ваше заветное тем более, что в моих интересах убедить вас в необычных способностях, коими обладаю я один? Но тут-то и начинается самое интересное – что и зачем я воплощаю и исполняю. Ведь если бы я слепо принимал к исполнению все желания, высказанные и невысказанные…

В мои сегодняшние планы действительно входит принять обжигающе-холодный душ и лучше всего бы сделать это в компании директора одной завораживающе-антикварной фирмы, расположенной по соседству с нами, насчет всего остального я согласна с голосом в трубке, но меня это не удивляет, как не удивляло вчера, как не удивит завтра. Ведь, собственно говоря, чтобы угадать такую чушь не стоит так долго висеть на телефоне, достаточно взглянуть на меня, как я лежу, задрав ноги ввысь, изнывая от жары и скупости шефа, проклиная все на свете и прежде всего – всепоглощающую бедность, вынуждающую меня каждый день приходить в это жалкое заведение…

Вас много, а меня чертовски мало, я не могу исполнять все, что вы нажелаете, я и так работаю без выходных, я подобен машине, я вымотался, я устал, но я не потерял надежды достучаться до тех, ради которых я живу и воплощаю. Ведь что происходит, когда мне удается воплотить то или иное желание, вдохнуть в жизнь что-то новое, прекрасное? Вы думаете, что вы добились этого сами! В этом величайшая ирония моего бытия, вы абсолютно уверены, что своими глупыми мыслями и неразумными поступками, неверными решениями и поспешными выводами так соткали полотно бытия, что оно само сложилось в нужный вам  узор! Ничего более возмутительного я и представить не могу! Вы начинаете выхваляться, бить себя в грудь и надувать щеки, а я – мне остается только пожать плечами и удалиться, удалиться в гордом одиночестве. И снова искать и искать, просеивать желания сквозь сито строгого и разумного отбора, взвешивать на весах разумного эгоизма, править в соответствии с  канонами рационального и сообразного, соблюдая святой принцип первотворения – не навреди ближнему и дальнему своему. Но где же та скромная награда, на которую я все-таки смею надеяться – хотя бы признание моих заслуг, хотя бы удивление по поводу моего всемогущества, хотя бы внимание ко мне государства и средств массовой информации…

Я так и знала, что он опять начнет канючить по поводу признания, известности,  а там недалеко и до упреков, адресованных нашей фирме и мне, в частности, - почему я, обязанная по долгу службы заниматься всеми экстрасенсами, гадалками, предсказателями, астрологами, целителями и прочими «чудесными людьми», не желаю даже подать рапорт вышестоящему начальству и попросту отказываюсь соединить его телефонный голос с мощным каналом теле- и радиоинформации, в котором только и существует мой недосягаемый шеф. Он, видите ли, слышал, что наша фирма выплачивает крупные денежные суммы тем, кто сумеет доказать наличие у него какого-либо дара. Вот где причина, вот истинная цена, но проблема в том, что она измерена, взвешена. Хорошо же некоторым творить так называемые чудеса и оставаться при этом в полном, я бы даже сказала, в преступном неведении относительно последствий свершаемого. Задумывались ли они когда-нибудь о себе, о том, зачем они вообще наделены тем, от чего одновременно и страдают, и испытывают высшее наслаждение, кто вложил им то, что они готовы променять на деньги, на известность, на признание, хотя бы одного человека за телефонной трубкой?

…Прошу вас, назначьте мне день испытания, и я готов предстать перед строгим оком судей, или комиссии, или чего угодно, господа бога, в конце концов. Я не могу больше молчать , делая вид, что мне все равно, тварь ли я дрожащая или все-таки право имею, каждодневно приходить в свою убогую квартиру-каморку, нюхать затхлый запах нищеты, есть горький хлеб одиночества и запивать дешевой водкой до полного забытья…

…Я так и знала, что он опять будет просить испытать его, дать ему урок какой угодно сложности, заказать чудо или явление, воскресение или метаморфозу, сам не понимая, что на самом деле просит почти что своей смерти. Мне ли этого не знать, ведь скольких магов и волшебников я собственноручно вывезла на полевые испытания, выдав им после из огромного несгораемого и неуничтожаемого сейфа увесистые пачки слабо-зеленых хрустящих денег, но обратно возвращались совсем другие люди, если их вообще можно назвать людьми, то есть существами мыслящими нестандартно и поступающими  непредсказуемо. Знай они об этом заранее, до испытания, пошли ли они дальше, задаю я себе изо дня в день вопрос, или предпочли остаться в беззвестности, умереть, так и не вкусив славы, денег, признания многоголовой толпы? Стоило ли предупреждать их о том, что такое испытание, стоило ли отговаривать их, стоило ли вцепиться в их тощие ноги творцов и умолять, увещевать, подобно вещей Кассандре, чтобы, как и она, остаться никем не услышанной, не понятой, оболганной и бездомной. А ведь последняя и кончила плохо, кажется, а я не хотела бы потерять работу, вернее, не просто работу, но место в нашей фирме, пропустить биение пульса, пусть даже и слабого, нет, нет, пока еще не время уходить…

По-моему, сегодня действительно жаркий летний день, хотя в моем офисе судить о погоде можно только по заоконному термометру, прилипшему к прозрачнейшему стеклу снаружи, поскольку внутри – мягкая выдержанная прохлада и полумрак. Светится лишь дыра в большой мир – экран компьютера. Сегодня я, как и вчера, впрочем, как и обычно, жду, жду появления нового, не известного еще никому, необычного, талантливого, отмеченного божьей печатью, другими словами, я жду того, кто придет ко мне с даром. В этом моя сила, в этом мой тайный,  но ничуть не менее прибыльный бизнес. Иногда я молюсь, чтобы никто не узнал, чем я занимаюсь. Меня пугает не ответственность, иначе она страшила бы меня уже сейчас, нет, боюсь, что сочтут сумасшедшим и запрут в клинику, благо у моей жены виды на наследство и никакой привязанности, кроме любви к дорогим игрушкам из моих рук. Я часто сравниваю ее с той наивной девочкой, торчащей сейчас в Макдональдс Тауэр, представляю, что сейчас она сидит, закинув ноги на стул, свесив руки в полете над графиками и диаграммами, голова прижата вплотную к телефонному уху. Она не то секретарь, не то стрелочница, не то помощник демиурга по совместительству, но понимает ли она своим женским умишком, что от нее зависит не только мое спокойствие и комфорт, но уже и вся моя жизнь с ее размеренным удобным ритмом, редкой сексуальной стервой-женой, связями, проросшими так далеко и глубоко, что я боюсь и думать о них непочтительно? Почему же мне приходится доверять ей, почему я не сам ворочаю глыбы той породы, в которой встречаются мне потом алмазы чистой воды? Ответ прост и одновременно страшен этой простотой – у нее есть свой дар, единственно нужный в моем деле, - она умеет видеть, видеть сквозь черную неповоротливую глыбу, прозревать, не прибегая к помощи глаз, всего лишь вслушиваясь в голос по телефонному шнуру, она одна умеет найти то, что мне нужно, - тех, кто может выполнить заказ.

Вот и прозвучало то самое слово – заказ. Ибо нет бизнеса без спроса на то, что никто другой не может или не хочет сделать лучше, чем ты. Я умею и могу одно – соединить два конца провода, слить их в один, зажав во рту оголенные концы, потому что по-другому не скажешь, по такому тонкому льду приходится ползать. Моих заказчиков не волнует как, где и когда, им нужен только результат, каким бы чудотворным он ни казался. Я – единственный в мире человек, осуществлявший бескровные перевороты, таинственные, но ненасильственные исчезновения без похищения, внезапные кризисы и обвалы без вмешательства их участников и многое другое, что непосвященному, а их – все вокруг, представляется нелогичным, непонятным, а потому – мистическим и пугающим. Но я – человек совести, и я никого не убиваю, не подкупаю, не подсылаю наемных убийц или подметные письма, упаси боже. Я не делаю ничего в прямом смысле слова предосудительного, я всего лишь прошу определенное лицо в определенное время в определенном месте произвести небольшое с их точки зрения чудо – всего лишь в качестве демонстрации их чудотворных способностей, за щедрую плату, разумеется. И они, помявшись, не без душевных волнений и терзаний, идут на это так называемое «полевое испытание». Тут уже я беру все в свои руки и очень надеюсь, что эта наивная дурочка ни о чем не догадывается, оставляя бородатых волшебников в моих руках. А когда она выдает им деньги, они все равно ничего не могут ей рассказать. Не могут не потому, что таковы условия контракта, который даже нет смысла подписывать, нет, сама природа так умно распорядилась их даром, что мне нет нужды накладывать на них обязательства, не совместимые с природой человеческого тщеславия. Это пугающе странно и в то же время представляется мне неким охранным механизмом, запущенным самим Господом Творцом, дабы зло, а ведь я нисколько не сомневаюсь, что помогаю в рождении ограниченного и относительного, но все-таки зла, не множилось в геометрической прогрессии. Она, та самая девочка, тоже знает, что механизм работает, как часы, и еще ни разу не дал сбоя, и я думаю, ее это также страшит, как и меня, но мы оба молчим, я – потому что это в моих интересах, а она – смею надеяться, потому что не умеет вместить в себя масштаб проявления этого всемирного закона. Ибо дар, отпущенный единожды, не является собственностью дароносца, он принадлежит всем, человечеству, если хотите, и должен быть исчерпан за человеческую жизнь его носителя полностью так, чтобы умирающий не уносил с собой в могилу его божественное дыхание. Таким образом, дароносец не только осуществляет дар, но и полностью ответствен за него и его претворение. Всему этому поставлено естественное условие – тот, кто воплощает дар, сам, я подчеркиваю, исключительно сам, должен выбирать то поле, которое он будет засевать семенами волшебства. Если же у него, а значит, и у его дара, появляется хозяин, попросту говоря, заказчик, то дар более несвободен воплощаться по замыслу свыше, и он пропадает. Полжизни я потратил на простую и изящную формулировку этого непреложного закона – стоит употребить дар, истинный дар, я подчеркиваю, во зло, и он уходит. Другие полжизни я намерен употребить на поиски того, куда уходит дар, и нельзя его собрать, просеять, сконцентрировать, конденсировать на что-то или на кого-то, или, на худой конец, сохранить хотя бы в ослабленном виде. В перспективе я вижу расширение своего бизнеса, но пока эксперименты и полевые испытания пожирают деньги, огрехи и ошибки требуют немедленного исправления и ликвидации, и мне приходится быть очень терпеливым. Есть у меня одна гипотеза, но она нуждается в очень тщательной и осторожной проверке…

Слава богу, мне удалось заблокировать этого идиота. Один мой хороший знакомый смыслит в телефонных делах, и я попросила его замкнуть номер несчастного на мою телефонную министанцию. Теперь мой компьютер, разумеется, не в офисе, а дома, будет дирижировать его звонками, докладывая мне, какие еще новые попытки пробиться он предпримет. Будем надеяться, что все кончится хорошо,  он, в конце концов, успокоится и будет творить свои чудеса, как и положено, в полном одиночестве, не требуя признаний и наград, а мой вездесущий шеф ни о чем не догадается, и не спросит меня, почему последнее время поток наших дароносцев почти что иссяк. Потому что мне нечего будет ему ответить, и не дай бог, он начнет подозревать, что в моей легкомысленной головке гуляет не только ветер, но и мысли, и тогда он может зайти очень и очень далеко в своих предположениях, и попробует проверить всю информацию, связанную со мной, и это его очень не обрадует, и, что еще хуже, он может догадаться еще кое о чем, а это будет крах и совсем лишнее…

Мне становится жаль, что все в этой жизни так предсказуемо и потому скучно. Как будто разыгрываешь шахматную партию, где возможны варианты и комбинации, но где фигуры все равно не начнут скакать, как живые кони, друг через друга, а доска так и останется расчерченной на клетки, а не треугольники или овалы. Я замужем, потому что эту комбинацию было несложно получить путем определенных ходов, также приведших к тому, что я богата, праздна, умеренно сексуальна, делаю практически то, что захочу, за малым исключением. И все это поддается расчетам и вычислениям заранее, как и то, что я не люблю своего мужа, зато люблю деньги и особенно то, что они дают – свободу желаний и воплощений. Но уже давно я заметила одну ужасную вещь, каким-то образом, не учтенную в подготовительной работе, - мне нечего больше желать и воплощать, кроме одного, чего мне катастрофически не дано, - я не могу иметь ребенка. Муж ничего не знает об этом, но я не могу не смотреть правде в лицо – я никогда не стану родной биологической матерью своего ребенка. Я могу сохранить молодость, продлить очарование фигуры и цвета лица, оттянуть время наступления старости, но детей у меня не будет. Как могла так ошибиться всеведущая природа, или я, все предусмотревшая, не знаю, но это так. И это убивает меня, переполняет какой-то бешеной дурной энергией, требующей выхода. Самое неприятное в этом то, что не я решаю, чему быть, а чего не миновать. Она, то есть Природа, или он, то есть Случай, решили и выбрали за меня. Есть, правда, некий шанс, подправить книгу Бытия. Дело в том, что я далеко не дурочка, как думает мой муж, и поскольку забочусь о своих материальных интересах, то не могла не заинтересоваться тем бизнесом, которым он зарабатывает то, что я так успешно трачу. И оказалось, что он продает то, в чем у него нет конкуренции, - чудеса или воплощение желаний. О, ему не откажешь ни в уме, ни в редких способностях, а его клиентура – сплошь значительные имена и фамилии, и мелочью, вроде личной жизни жен бизнесменов, он не занимается, но не это причина того, что я не могу, не смею обратиться к нему со своей просьбой. Дело в том, что он боится обратить собственное оружие против себя – оказаться в положении просителя, искателя чудес, смертельно боится разочароваться и перестать зависеть от самого себя, вверяя судьбу и особенно потомство в такие чужие и, возможно, недобрые руки волшебников, одержимых манией признания и богатства. Поэтому он никогда не пойдет на такое унизительное решение. Если он вообще чего-либо еще хочет в этой жизни. Когда стоит ему только махнуть у них перед носом купюрой, как они готовы горы свернуть, эти жалкие тощегрудые старикашки и девы с горящим взором. Интересно, что  происходит с ними после того, как они выполняют заказ мужа и получают вожделенное добро – начинают колдовать для себя, уходят в политику или банально спиваются?

Слава богу, и этот нескончаемый рабочий день кончился. Я могу встать, размять затекшие ноги, спуститься с головокружительной высоты в металлической капсуле, съесть за игрушечным столиком неизменное филе-о-фиш, нырнуть в прохладный сигарообразный метротоннель, закрыть глаза минут на 40, чтобы широко открыть их у резных  каштановых деревьев возле дома. Да, теперь я дома и могу омыть тело и руки, и ноги, и живот, и груди, потому что мне нельзя принести в этот дом грязь внешнего мира. Те, кому я служу, кого я боготворю, не должны видеть, как несовершенно то место и время, которое они выбирают. Возможно, они бы все равно выбрали именно его просто потому, что иначе нельзя, что иного не дано, и должен же кто-то проливать свет своих глаз именно сегодня и именно на нас таких, какие мы есть и будем и ныне, и присно, и во веки веков…

Я долго стою под душем, растираю уставшее тело перед работой, отогреваю и растягиваю одеревеневшие мышцы перед долгой и трудной работой. Обернувшись с головы до пят сухим прогретым полотенцем, я ложусь в затемненной шторами комнате на ковер цвета мокрого мха и закрываю глаза. Теперь самое главное – не отвлекаться и не слышать неглавного, ненужного, третьестепенного, лишнего, словом, всего, без чего вполне можно прожить хотя бы одну минуту. Потом важно понять и не пропустить ту крайнюю ноту отчаяния, за которой начинается разложение личности на отдельные, ничего не значащие головоломки, не подлежащие сложению или умножению. Есть, слышу. Этот голос я знаю, его ни с чем ни спутаешь – хрипловатый, с легким элегантным надломом, с бархатными обертонами, голос женщины, привыкшей получать все, что она захочет, голос уверенной в себе, холеной светской дамы, вдруг оказавшейся на самом дне, и он дрожит, он вибрирует от обиды и боли, он поднимается до немыслимых высот и падает на дно страданий. Сегодня он громче других голосов, сегодня он исполнен боли и обиды, и я не могу пройти мимо. Мои чувства подсказывают мне, что сегодня  его день, что  как бы я ни пыталась уйти от этого человека, сегодня мне суждено снизойти до его мольбы.

Теперь я слышу еще один голос, слабый, тонкий, словно писк младенца, и я вижу внутренним взором, как стремятся друг к другу крохотные создания, как они сливаются в вечном танце, и уже готовы разбежаться, но тут я вмешиваюсь и своей божественной рукой соединяю их в яйцо, и беру это яйцо в рот, чтобы оно было согрето моим божественным дыханием, и несу его в темное место, где ему предстоит прожить первую жизнь. Я знаю, что ему суждено вырасти в маленького человеческого детеныша, и появиться на свет, и стать зеницей ока родителей, которые так никогда не узнают, кто подтолкнул божественное провидение. Осталось совсем чуть-чуть, маленькое движение, шевеление ворсинок…

Теперь все кончено, я остался ни с чем. Волшебное везение, плавная кривая, все оборвалось в тот день, и то, что я пожинаю сегодня, - всего лишь жалкие отголоски той грандиозной ошибки, катастрофы жизни и ее главного дела. Я упустил ту девчонку, которой приводился в движение мой тонкий механизм. Все произошло как-то ужасно нелепо. Дело в том, что последнее время поток чудотворцев заметно иссяк, мои клиенты пришли в легкое нетерпение, и я стал кое-что подозревать. Я сравнил количество поступающих звонков, проанализировал длительность разговоров, подключил пару-тройку специалистов и понял, что она нагло и безбожно отваживает дароносцев, делает все, чтобы не допустить их до меня, не вывести на полевые испытания, выслать их подальше из Москвы, и все это за мои же деньги из соображений высшей гуманности и человечности. Она не могла не догадаться о том, что происходит с даром и его носителями после заказного «чуда» и решила в одиночку сразиться с моим бизнесом и теми, кто за ним стоит. Посовещавшись с клиентами, я принял решение пресечь это самым радикальным образом, не оставляя следов и свидетелей. Конечно, я понимал, что рискую ее интуицией и чутьем, но надеялся, что мне повезет, и я сам смогу заменить ее собственным опытом и хваткой. В ее квартире они обнаружили целый мозговой центр – с телефонной  станцией, компьютерной сетью и бесценным банком данных. Последний, собственно говоря, и представлял для меня наибольший интерес. Однако то, что я там обнаружил, было настоящим шоком для меня. Оказывается, это скромная девочка обладала невероятной способностью делать детей. Ей было дано производить оплодотворение яйцеклетки сперматозоидом, выращивать тех, и других, если организмы матери и отца были к тому неспособны, и накрепко присаживать оплодотворенную яйцеклетку в матку. Будучи аккуратным и организованным человеком, она вела строгий учет всех «сделанных» подобным образом детей. В одном из файлов она описывала весь процесс до мельчайших подробностей, из которых я понял, что она слышала голоса тех, кто страстно желал, но не мог по той или иной причине иметь детей, и исполняла их отчаянную мольбу о ребенке, соединяя родителей и еще не рожденных детей. Я держал в своем офисе величайшее чудо и не смог не только использовать его – я даже не увидел в серенькой уточке великолепного лебедя своей мечты. Да, возможно, после исполнения какого-нибудь желания одного из моих клиентов ее дар пропал бы бесследно, но ведь могло быть и по-другому. Как, теперь я никогда не узнаю…

Последнее имя в ее списке осталось неизвестным, она не успела занести его полную форму в базу данных, хотя оно показалось мне очень знакомым.

Через два месяца у моей жены произошел выкидыш. У нас не родился единственный сын. Жена так и не узнала, чье имя начала печатать ее божественная рука в тот момент, когда в дверь постучали. Я не могу ей этого объяснить, хотя иногда мне кажется, что она не нуждается в моих объяснениях. Сегодня все это не важно, сегодня мне остается только уповать на то, что когда-нибудь она простит меня и услышит мою смиренную просьбу. Есть ли дно у моего отчаяния, или мне суждено падать в него бесконечно? Не знаю…